— Это потому, что у тебя нет в запасе нужной дохлой мухи.

Аркаша обсуждал с Игорем щекотливый вопрос:

— Религия — дань неиссякаемой человеческой инфантильности, она позволяет взрослым людям побыть детьми при Небесном Отце, который простит грехи и даст установку на жизнь. Раньше бог был молод и жесток. Он управлял примитивной жизнью древних людей, диктуя всё и вся — от материала подштанников до списка преступлений, караемых смертью. Впрочем, неправильные подштанники тоже карались смертью. В условиях сложного современного мира Всевышний стал терпим и аллегоричен. Что старенький бог понимает в акциях, фьючерсах и апелляционных судах?

— Но вопросом о боге мы расколем читательскую аудиторию!

— Однозначность восприятия литературного текста недостижима в принципе. Нет в природе абстрактного Читателя. Есть юные девушки в розовой росе и говорливые завсегдатаи вонючих пивных. Ажурная чаша для икебаны для кого-то предмет культа, а для кого-то лишь неисправный ночной горшок с дырками. У книжного героя эмоциональный спектр дискретный, а у читательской массы — непрерывный, поэтому не пытайся поймать всех читателей сразу, целься в конкретную группу.

Потом Игоря перехватила Ксения. На Игоря и прочих литбригадовцев Ксения смотрела всегда с пренебрежительным прищуром.

— Игорёк, делай что хочешь, но если через неделю два авторских листа слюнями и кровью не закапаешь — пеняй на себя!

И отвернулась, не дожидаясь ответа.

Ксению Игорь знал мало: на работе она была язвительной и нетерпеливой, а на бригадных вечеринках — самой трезвой и молчаливой. Игорю казалось, что вся их работа вызывает у Ксении невидимую, но издевательскую усмешку. «Не видит она в нас мужчин…» — вздохнул он.

Да, книжный сериал «Иван да Марья да Ирка» не является шедевром мировой литературы. И «Любовь рогатого ангела» не войдёт в анналы культуры — зато сто тысяч домохозяек эту книжицу прочитают и поплачут над грустной судьбой героини. Работа у нас такая.

Ксения, ты вчера родилась?

Конечно, в юности Игорь мечтал вовсе не о карьере текстовика литбригады. Он собирался стать поэтом или философом. Вернее, сразу и поэтом, и философом. Но после университета он долго не мог найти работу по душе, а потом подвернулась литбригада, и Игорь легко справился с заданием, втянулся. Деньги неплохие, и менять что-то — просто страшно. Если писать стихи или интеллектуальные эссе — кто это купит? И чем дальше, тем сложнее было Игорю решиться и сломать привычную жизнь, отказаться от кормящей его работы, не очень почтенной в его собственных глазах.

Игорь ехал домой на автопилоте в плотном потоке толкающихся кубиков и сердился на ироничную Ксению. И почему-то вспомнил свои первые стихи.

Дети живут в прозрачном пространстве счастливых ожиданий, взрослые — в тумане грустно-сладких воспоминаний.

Прошлое качается гирляндой клейких картинок, и эта зыбкая цепь неожиданно скрепляет жизнь в единое целое.

Вот одно из таких воспоминаний-звеньев.

Зима. Ему лет тринадцать. Он едет у задней двери в переполненном замёрзшем автобусе. В середине салона, у алюминиевого поручня, стоит девочка в пушистой шапке.

Внезапно их взгляды встретились и замерли. Незнакомые люди, тем более — стеснительные дети, редко смотрят в глаза друг другу. Но между ними лежало обширное безмолвное пространство над головами сидящих людей. И это пространство, разъединяя, позволило бесстрашно и бесстыдно соединиться взглядами.

Глаза её светились, как голубые звёзды, и она была, без сомнения, прекрасна под своей пушистой шапкой.

Они смотрели друг на друга, не отрываясь, весь длинный, короткий автобусный перегон.

Через десять секунд они стали не чужие, через минуту — влюблены.

Потом автобус остановился и открыл двери.

Мальчик медленно вышел на своей улице и, с горячо бьющимся сердцем, нерешительно затоптался на обледенелом тротуаре.

Девочка не вышла.

Автобус подождал-подождал, презрительно фыркнул и отчалил по неизменному маршруту.

Мальчик проводил автобус тоскливыми глазами.

«Дурак! Дурак! Это была ОНА! Какой же ты дурак!»

С тех пор он всё время ездил в автобусах только возле задней двери и всегда смотрел на то место, где у алюминиевого поручня стояла пушистая голубоглазая девочка.

Но больше он никогда её не видел.

Время необратимо. Мир полон горя.

С тех пор он стал писать стихи. Это были подростковые стихи — обычные и закономерные, как прыщи, но эта рифмованная писанина была важной отдушиной для Игоря — собственным тайным миром.

Хотя мальчик Игорь думал о земной девочке из городского автобуса, в его стихах жили удивительные эфирные сущетва, которые прилетали к нему из далёких галактик или даже из будущего.

Сто тысяч лет лечу из Андромеды,

Родной души неявные приметы

Ищу, но безуспешно — там

Лишь мрак и холод реют по кругам.

Как страшно одиноким нам.

Прошло столько лет, а он никак не может найти свою девочку с глазами-звёздами. Человека, с которым можно разделить свой мир и увеличить его вдвое… или стократно.

Игорь очень боялся ошибиться. Боялся патологически, до озноба.

Как встретить в этом огромном мире того редкого — редчайшего! — человека, с которым ты будешь полностью счастлив?

Невозможная по сложности задача.

В ресторан «Три толстяка» людей набилось традиционно много, но друзьям повезло: как раз освободился угловой столик, и они его быстренько заняли.

Потолкались, развалились на кожаном полукруглом диване и приманили официанта. Подошла очень молодая официантка в фирменной майке с тремя толстяками. На майке худенькой девушки трём пузанам было тесно, лица их всё время морщились и кривились.

Стас, Матвей и Игорь заказали себе пива, а Бульба с кислым выражением лица потребовал минеральную воду.

— Я за рулём, — сказал он в ответ на возмущение друзей. — И автопилот сломался, третий день норовит привезти меня не домой, а только останкинские ведьмы знают куда. Не буду даже говорить, куда.

— А у нас есть свежевыжатый апельсиновый сок, — предложила девушка.

— А у меня от апельсинов газы, — отрезал Бульба.

Официантка мгновенно исчезла.

— Умеешь ты говорить с девушками, — вздохнул Стас.

— Она не девушка, а официантка. А как надо говорить с девушками?

— Им надо дарить цветы и звать нежным тайным именем — блохастик, там, или чучундра.

— Хорошо, сейчас эта тощая вернётся, и я назову её чучундрой.

Но напитки принёс рыжий толстый официант. Бульба возмутился: